Эпоха Мертворожденных - Страница 72

Глашка выбрала факультет журналистики. Дура… Лучше бы по стезе Мамсика пошла. Иногда, по свободе, треплемся по телефону. Редко, правда… Пытаюсь себя ограничивать; не в смысле "отвыкать", а так – дистанцироваться, чтобы не расслабляло.

Условия ей нравятся. Блок малороссийских студентов на территории кампуса – под отдельной охраной. Кравец позаботился: в Ростове – где Кирьян поступил – то же самое. По слухам, аналогичные правила в Белгороде и других столицах приграничных областей.

Фамилию менять не стала. Говорит, иногда спрашивают про отцовство, но не достают. Посоветовал ей, на возможные задрочки начинать, в ответ, настырно грузить наследственными проблемами плода любви фронтового мясника и клинического патологоанатома. Она, смеясь, отвечает – "уже". Мол, рассказываю всем, что у меня папка питается сырым мясом, бреется штык-ножом и подтирается наждачной бумагой! Языкатая! Родственники, однако…

Алёну сдернула в Ростов подруга. Светка организовала какой-то хитрый фонд, с претенциозным названием "Матери Малороссии" и логотипом, разработанным, не иначе, бывшим дизайнером ателье похоронных услуг. Мотается теперь по миру – бабло на войну собирает. Мамсика же, Стасова жена пристроила в областную клиническую больницу по специальности – "холодным" хирургом. Адрес получился – только старых коллег по контре смешить: бла-бла-бла, улица Благодатная. Морг. Получатель – Деркулова.

Меня же, несмотря на все видимое благополучие – колбасит. И ничего я с этим поделать не могу. Ну да то – длинная песня…

Политические споры на ребристоре брони затухли – становится жарко. Народ под тенью машины на травке растянулся. Прошлое лето было просто убийственным – за сорок зашкаливало. Нынешнее же, со старта, вообще решило выжечь свихнувшийся в военном угаре край. Ну, и правильно – давно пора… На планете от этих мандавошек – одни проблемы. Итог эволюции, блядь – бандерлог законченный. Алёна на сей счет шутит, дескать, вершина пищевой цепи не человек, а аскариды… Те – хоть беззлобные. Мы же, всю историю кромсаем друг друга, и краев привычному безумию не видно. Да и наши, славяне, ничем не лучше других баранов – от седой древности и по сей день: пока своим же, по-родственному, кровя пускаем – приходят татаро-монголы и, на бубен, последние шкуры спускают…

К полудню отдельные отряды и группы укрупняются до сплошной колонны. Проходит ополчение. Лица усталые, прожаренные. Молодые, старые – какие хочешь. Взгляды воткнуты в парящий маревом, плывущий под ногами, асфальт. Одеты – кто во что гаразд. Поголовно – старые АКМы. До сих пор не могу привыкнуть к идиотской нелепице – оружие, подсумки и амуниция – поверх гражданских тряпок: пиджаков и, запузыренных в коленях, спортивных штанов со штрипками. Тяжелого стрелкового вооружения нет совсем. И правильно – вояки из них, всё равно, что с говна – пуля. Ну да какие есть…

Рядом, на башне, сидит Лёха Гридницкий – хвастается новым ножом. Подарок от Жихаря. У меня точно такой же. Юра, еще по осени, срубил пакет рессор с какой-то брошенной допотопной вольвы и разжившись толстым обрезком латунного прута, теперь, слямзив, при случае, бутылку самопального брандахлыста – летит к своим алкашам в рембат. Всех, кого мог, одарил. Интересный у него ножичек получается. Простой, что школьная линейка, но, при всей своей беспонтовости – совершенно конкретное, убойное пырялово. Внешне – обычная уркаганская финка, но если держать правильно – брюшком рукояти в пальцы, а спинкой в ладонь, то клинок оказывается развернут лезвием вверх. Взводный говорит, что в точности воспроизводит совершенно легендарный в годы Великой Отечественной нож разведчика. Сама идея этого ножа – логична до совершенства. В моей, очень немаленькой лапе, сидит, как влитой. С проходом в ноги и вообще со сближением у меня, бывшего призера всесоюзных юниорских турниров по вольняшке, проблем никогда небыло. Скорость, правда, уже не та, но и я им не элиту бронекавалерии порю, а жратву, в основном, нарезаю да пробки на бутылках сковыриваю.

Лёшка моего спокойствия не разделяет. Расщебетался на тему линий атак и превалирование колющей техники над режущей. Глаза полны живого восторга. Всё никак не спрошу: сколько ему лет… На вид – двадцать с хвостиком. Понятно! Мастодонтом киваю, дую важные щеки и ощущаю себя быком из анекдота, про "…переебём все стадо".

Гридня перешел на вечную тему: "заточить, шоб брило". Я, в ответ, весомо утверждаю, что главное донести клинок до цели, а как он ее там раскромсает – дело уже десятое. Без малого, шестнадцать сантиметров стали в подреберье, или глотке – мало никому не покажется.

В бесконечном потоке людских лиц, походя, мелькают знакомые черты; я продолжаю, рассеяно слушать, но в голове уже, незримой струной хлопнул, пока не воспринимаемый разумом, сигнал. Мне не понятно, что произошло, но сознание упрямо возвращается к мелькнувшему секунды назад, до боли, до красной пелены, знакомому профилю. И тут, наконец-то, щелкает включатель…

– Тревога! Подъем, мать вашу! Тревога!!!

Алексей, округлив глаза, замолкает. Меня захлестывает горячая волна кипящего адреналина – каждую пылинку, бисеринку пота и забитую чёрным пору – вижу на его лице ярко, выпукло, сфокусировано. Все микроны – вместе, и каждый – по отдельности…

Офицеры соображают быстро – Ильяс с Юркой уже на броне; Гирман вцепился в гарнитуру и, через дорогу, обжигает меня карим вниманием, ждущего команды "Фас!" добермана. Через секунду бэ-эм-пэшка, ревя дизелем и, что подожженная, плюясь дымным выхлопом вверх, рвется по левой стороне трассы. БТР – по правой.