Эпоха Мертворожденных - Страница 95

– Откатили назад! Быстро!!! Отъебались от них, сказал! Заняться – нечем?! Юра – остынь! Лёха, ко мне… Ильяс! Задержанные – в твои расчеты. Под личную ответственность. Ну? что я сказал?!

Вовремя! По улице Оборонной слышится лязг гусениц. Продолжаем концерт по заявкам международной общественности…

День десятый. Держимся на честном слове. Камрады выкатили все, что есть и тупо лупят в подвалы руин масштабной предвоенной новостройки прямой наводкой. Хвала небу, что хотя бы добровольческой пехоты тут нет, одни крипаки. Но зато – какими толпами!

Минометчики Штейнберга свалили вчера с остатками уцелевшей батареи. Петя приказ на отход еще два дня назад дал да вот – уперлись мужики, на нас глядя. До последней мины стояли.

Мы, шустрыми землеройками курсируем по дымящимся развалинам да полузаваленным подвалам от одной, заложенной бетонными блоками и мешками с песком бойнице импровизированного ДОТа, до другой. По уцелевшим пока крышам и верхним этажам гостиницы, когда-то жилой девятиэтажки и остовов, так и недостроенного, квартала "Новый город" – мартышками скачут мои снайперы и "Корнетовцы".

Ильяс командует расчетами ПТУР: Максим Шкуратов с намертво прилепленной Кузнецовым погремухой "Малюта" вместе с Денисом Коваленко – превратили район Острой Могилы в кладбище СОРовской бронетехники. Переименовывать потом придется. Антошины "ухальщики" ведут свой счет. Тройка Гирмана бьет редко, но метко, хотя и оглушены конкретно, тяжелее всех – от барабанных перепонок у пацанов, видимо, одно название осталось.

Мы приказ на отход получили два дня назад. Но отойти не можем физически. Полностью окружены. И Объединенные Силы свалили бы с радостью, но тоже не могут – свои расклады. И мы и они – заложники этой бойни.

Напомнило чем-то афганскую юность. Подобное я в своей жизни уже проходил, правда в иной роли… В роли фашика.

***

Зарывшись в грязный снег носом, меж дувалами лежит Бродя. Из-под живота, смешавшись с раскисшей кизячной грязью, набежала добрячая лужа. Бушлат на пояснице вздыблен пучком вылезшей белой ваты. Блестки красного внутри придают ей сходство с каким-то цветком – словно прощаясь, распустилась огромная коробочка пурпурно-белого хлопка на спине нашего пулеметчика. Последний букет в жизни, длиной в девятнадцать лет. Через полгода, после Бродиных похорон, умрет не пережившая смерть сына мать. Отец сопьется и, по словам его Витебских земляков, пропадет с концами на очередной, непонятно какой, шабашке.

Нам, правда, сейчас не об убитом пацане надо думать-горевать, а смотреть, как бы самим отсюда ноги унести. Вляпались, нечего сказать – влезли по самое "не балуй". Ведь я же, дурака кусок, жопой чуял, что неспроста этот грёбаный кишлачишко так затих, так прижух еще до нашего появления. Нет! Надо, надо доверять собственной чуйке.

Взводный тоже что-то уловил, но теперь уж точно – не расскажет. Пока жив, но это – последние потуги молодого здорового организма. Пуля, явно пять сорок пять, прошив голову насквозь и нашинковав мозги в форшмак, как-то умудрилась не задеть жизненно важные центры. По любому, не дотянуть мужику до вертушки. Не выжить. Да и смысл – выкарабкиваться?! Чтоб потом всю жизнь в коляске досиживать, прорастать овощем, рвя в клочья материно сердце? Она для этого его тутушкала, растила да в училище отправляла, чтобы любоваться, как он под себя ходит и слюни бульбами пускает? Да, нет уж! пусть лучше героем похоронит. Как икону, на уголок тумбочки – напротив выпускной фотографии, открытую коробочку "Боевого Красного Знамени" поставит пред глазами. Чтоб – всегда… Матушка после него еще лет десять протянет. Правда, почернеет вся, сожмется. Буду ездить к нему домой, потом… раз десять, наверное, навещу старушку. И каждый приезд, словно самого – в могилу опускают.

Третий наш "попандопало" сидит у дальней клуни – судя по обилию катышек овечьего "гамна", овен. Бедро прошито насквозь, кость, как впоследствии выяснится – в труху, нога – соплей болтается. Всю жизнь с третьей группой и инвалидной палочкой не расставаться Хмелику. Родина щедро отоварит героя за вовремя брошенную в окно эфку: боевую медаль даст и однокомнатную квартиру в спальнике Салтовки.

Это – потери. Приобретено же за них – негусто: круговая оборона в раскинувшейся в центре кишлака байской усадьбе. Можно возгордиться, что прорвались в середину духовских позиций, но сей факт как-то не особо вдохновляет, потому что теперь воины Аллаха звиздячат нас, что тех проклятых исламом свиней, с трех сторон.

Начиналось все тихо и спокойно. Если бы не гаденькое предчувствие с утра, вообще – не операция, а бодрящая зимняя прогулка за свежей бараниной…

Вышли навстречу колонне. Доползли бронегруппой до точки Артынджилау. Встали. В преддверии скорого возвращения командование решило погонять духов. И правильно решило. Лучше загодя, пока налегке, чем после, когда машины на холке тяжкими путами висят. Выскочили веером батальона в разных направлениях, затем спешились и пошли – один кишлак за другим. Особо на уши не ставили, правда, но страху нагнали, как положено, пока в очередном, насквозь провонявшимся прокисшим айраном и дымом сушеного с соломой помета, безымянном кишлачишке нас не встретили…

Подразделение своими взводами вошло в селение с двух параллельных направлений. Первый взвод, прикрывая, сидел на хребте сверху. Кизячной лепешкой, прилепившийся к подъему хребта, кишлак напоминал сверху скорее отпечатанный в заснеженной грязи протектор, нежели место жизни людей.

Ротный, шедший левее вместе со вторым взводом, успел проскочить до мечети, когда дозорный Бродя вышиб ногой эту злополучную калитку. Из окна в глубине двора оглушительно рыгнуло оранжево-желтым и, размашисто отшвырнув тяжелый ПК, наш пулеметчик, крутанувшись в воздухе, грузно рухнул лицом в снег. Время, словно замерев на неуловимое мгновение, позволило мне краем глаза заметить ныряющий назад в темноту проема, нос тупорылого бура.